Баркер. Страж Порога и одержимость Ницше

Эльза Баркер 

Страж Порога и одержимость Ницше

 

Эти три письма более 100 лет назад записаны Эльзой Баркер и опубликованы в книге «Письма Живого Усопшего о войне». Они  затрагивают невидимую сторону жизни идеологического лидера германского народа Фридриха Ницше. Казалось бы, время то ушло безвозвратно. Война давно окончена. Ницше сошел с ума… Но вот в связи с разграблением Музея имени Н.К.Рериха в усадьбе Лопухиных и наследия семьи Рерихов их архива МЦР, в связи с расстрелом статуй Будд а Афганистане, в связи с эпидемией коронавируса и множественными попытками переписать (подтасовать) историю России и всего земного человечества  письма эти о войне и о невидимом одержателе Ф.Ницше представляются весьма злободневными и сегодня. Ведь все земные организаторы и участники разрушений по сути являются одержимыми разной степени. И даже самые высокопоставленные из них, наделенные властью, деньгами и нажитыми от трудов неправедных палатами белокаменными – лишь пешки в руках их персональных или коллективных Стражей Порога или Змеев-искусителей. Приведенные ниже письма, а равно и все иные из цикла «Письма Живого Усопшего» следует перечесть, чтобы лучше подготовиться к войне, ныне протекающей зримо в мире земном и незримо для нас в Мире Надземном.

Однако при всём этом следует помнить слова самого Ф.Ницше:

"Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя."

Ницше слишком долго смотрел в бездну. И бездна так же смотрела в него. Буддист бы назвал это неправильным сосредоточением. Когда человек сосредотачивается на тьме, она начинает сильнее влиять на его сознание и со временем порабощает его, превращая всю жизнь человека в непроглядную тьму. Этого нужно остерегаться.

И потому все светлые Учения побуждают к сосредоточению на Свете, на жизнеописаниях святых, на их изображениях. Именно сосредоточение на Свете грядущего Блага привносит его из будущего в настоящее. И человек весьма несовершенный, но забывший о себе (о своей личности), полностью сосредоточившийся на избранном Идеале, уподобляется Ему, трансмутируя качества своего характера, трансмутируя накопления прошлого, преображая карму из тяжких оков в крылья духа.

В «Письмах Живого Усопшего» много предупреждений о методах тьмы и последствиях темных влияний из невидимого мира. Но как целостное произведение «Письма» проникнуты идеями Света, идеалами общечеловеческого Братства, построенного на Любви, Знании, Самоотречении во имя Высшего, Общего Блага и ближних. И в этом можно увидеть то, что буддисты называют ПРАВИЛЬНЫМ СОСРЕДОТОЧЕНИЕМ, которое многократно усиливает влияние на сознания земных воплощенных и в целом на земную жизнь высших Идеалов. Именно Они устремляются через нас к своему осуществлению во всех своих Полноте, Простоте, Красоте, Чистоте, Свете, преображая земной мир в Царствие Небесное и человечество в Братство.

К.Савитрин

 

ПИСЬМА ЖИВОГО УСОПШЕГО О ВОЙНЕ

 

Письмо II. СТРАЖ ПОРОГА

 

6 марта 1915

Один из демонов показался мне начальствующим над остальными. Да и выглядел он не так, как другие, еще более самовлюбленный, еще более эгоцентричный.

Когда мы оказались друг против друга, я завел с ним беседу, отчасти для того, чтобы удовлетворить свое любопытство, отчасти для того, чтобы усыпить его бдительность.

— Кто ты? — спросил я его. — Ты кажешься главным среди себе подобных.

Он гордо выпрямился.

— Я и есть главный, — ответил он, — и здесь, и на земле.

— И на земле тоже? — удивился я.

Да, и на земле тоже, — был ответ. Потому что я — глубинная сущность человека, который велик среди людей, и этот человек послушен моей воле так же, как послушны его воле все остальные. Сказав это, он назвал имя человека, которое привело меня в изумление, но я не стану его здесь повторять.

Если ты — злой гений человека, который все еще жив, — спросил я тогда, — то как же ты можешь действовать здесь сейчас самостоятельно, словно ты — отдельное существо? Почему ты не вместе с ним?

— Ты не всё знаешь, — сказал он мне.

— Я много чего не знаю, — согласился я, — так объясни же мне, если можешь; я хочу это знать.

— Ну так знай же, — торжественно заявил он, — что я смог освободиться от сковывавшей меня земной формы, когда он признал меня своим наставником и начал поклоняться мне, как своему гению.

— Он отпустил тебя? — спросил я.

— Он освободил меня, признав своим Руководителем. Он знает еще меньше, чем ты, и потому называет меня именем, которое я презираю; но пока я царствую, имя мне безразлично. Или почти безразлично, — поправился он, — но тебе этого не понять, для тебя это слишком сложно!

— Но и я не так прост, как тебе кажется, возразил я, — и встречал подобных тебе и раньше.

— Подобных мне — может быть, но не таких, как я. Я — царь над духами.

— Я разглядел твою корону, — сказал я, мне уже не раз доводилось видеть такие прежде.

Во время этого разговора Учитель молча стоял рядом, но теперь я повернулся к нему с немым вопросом. Он отвел меня немного в сторону и сказал:

— Когда человек слишком себя превозносит, он тем самым освобождает сидящего в нем демона. Обычно такому человеку кажется, что он подчинил себе демона и сам посылает его с поручениями сквозь Невидимый мир; но на самом деле демон командует им, а желания человека становятся не более чем отражением приказов демона.

— И мне надо было самому увидеть это адское зрелище, чтобы усвоить этот урок! — воскликнул я.

То, что тебе все равно так или иначе предстояло узнать, самому ли, или с моей помощью, ты теперь сможешь постичь на собственном опыте, — сказал Учитель. — Вот, ты уже увидел собственными глазами злого гения великого правителя.

— Он очень силен, — признал я.

— И сила его будет продолжать расти еще некоторое время, — сказал Учитель, — а затем он отправится в Геенну.

— И когда это произойдет?

— После того, как война окончится здесь, и на земле снова воцарится мир. Но прежде война должна закончиться здесь, а уж затем мир вернется на землю.

— А что это будет за война? — спросил я?

— Величайшая война всех времен, — ответил Учитель, — величайшая из всех, что когда-либо были и здесь, и на земле.

— Когда она начнется?

— Здесь она, как видишь, уже началась. И не отсутствуй ты так далеко, то знал бы об этом уже давно.

— Действительно, я был слишком далеко, согласился я, — ангел показал мне много звезд, и я многое успел узнать.

— Ангел хотел удержать тебя подальше от мира, чтобы ты набрался сил и как следует отдохнул, и смог бы теперь не только учиться, но и трудиться.

— Что же я должен сделать? — снова спросил я.

— Многое, — последовал ответ, — но прежде всего ты должен пробиться сквозь астральный мир к земле, чтобы помочь своим европейским друзьям, которым угрожает опасность.

Скажу только, что гораздо легче переплыть Геллеспонт, чем пробраться сквозь скопище дьяволов, но мне это удалось. Еще год назад у меня, возможно, ничего бы не получилось, поскольку силы добра были тогда намного слабее, нежели сейчас. У добра и зла, как и у моря, бывают свои приливы и отливы. Тогда было время прилива для зла.

Одного своего друга, которому угрожала опасность, мне удалось спасти; другой же, как я убедился, пока был вне опасности.

Но вернусь пока что к морю ненависти. Преодолевая его, я совсем изнемог, но тут появилось Прекрасное Существо, так долго служившее мне проводником в недавнем прошлом, и шепнуло мне кое-что на ухо. Оно стремилось подстегнуть мое честолюбие.

— Ты можешь стать летописцем этой великой битвы, — сказало Существо, — конечно, если сможешь добраться до земли.

Пусть вас не смущает слово "честолюбие". Честолюбие бывает разным, и если под этим словом подразумевается искреннее желание лично участвовать в благородном деле служения, то не так уж важно, назовем ли мы его честолюбием, или как-то иначе, главное, чтобы за ним стояла любовь.

 

Письмо XXXV. ЗА ТЕМНОЙ ЗАВЕСОЙ

 

1 мая 1915

Однажды ночью, когда умолк шум битвы, и полная луна освещала своими лучами истоптанную землю, заполненные людьми окопы, по-весеннему нежную зеленую траву и неброско раскрашенные цветы, я столкнулся лицом к лицу с могущественным Существом, закутанным в темную мантию. Неторопливой и величественной походкой двигалось оно вдоль передовых позиций.

Увидев меня, существо остановилось. Остановился и я, пораженный его грациозностью, высоким ростом и окружающим его ореолом царственности. Его лицо было скрыто от меня.

— Кто ты, — спросил он, — блуждающий здесь в этот час, как будто погруженный в раздумья?

— Я — человек, которому о многом надо подумать, ответил я, а этот час более всего подходит для размышлений.

— И о чём же ты размышляешь?

— О войне — той, что под нами.

— И о чём же ты думал, когда мы встретились?

— Я думал о мире, — сказал я, — и спрашивал себя о том, как можно остановить эту кровавую бойню.

— Закономерный вопрос, — сказало царственное Существо, — быть может, я смогу тебе чем-нибудь помочь.

— Почему бы тебе не сбросить свое покрывало? — предложил я. — Я привык видеть лица тех, с кем разговариваю.

Существо отбросило край мантии, закрывавший его голову, и я увидел лицо, выражение которого даже затрудняюсь описать. В нем отражались сила и злоба и еще странная красота, одновременно и недо-, и сверхчеловеческая. На нем как бы застыли вечная боль и вечная борьба; но в глазах горел огонь воли, поразивший меня своей силой.

— Кто ты? — спросил я.

— Какая разница, кто я, — ответило Существо. — Я тот, кто пришел, чтобы разрешить загадку, занимающую твои мысли.

— Но ты не похож на ангела мира, — сказал я, — скорее, ты похож на тех, кто своими руками еще больше разжигает пожар войны.

— Именно поэтому я и разбираюсь в том, как следует восстанавливать мир. Что может знать о мире миролюбивое существо? Только воину известен смысл этого слова.

— Я готов выслушать всё, что ты мне скажешь, — ответил я ему, — поскольку вижу, что тебе известно кое-что о Законе.

— Я — один из исполнителей Закона, сказал он, — и я знаю, как можно вернуть мир на Землю.

— Ты расскажешь об этом мне?

— Для этого я и пришел сюда, и для этого встретился с тобой, — ответил он.

— А как ты обо мне узнал?

— Я знаю всех самых сильных тружеников и еще многих из тех, кто менее силен. Ты из числа сильных.

— То, что ты говоришь, — слишком большая честь для меня, — сказал я, — ведь я — всего лишь скромный солдат в армии исполнителей Закона.

— Скромность — свойственна великим, — заметил он, пристально глядя мне в глаза, как будто стараясь определить, какой эффект произвели его слова.

— Кто бы ты ни был, — сказал я, — а я догадываюсь, что существо ты необычное, знай, что вопрос о моем личном статусе уже давно перестал входить в сферу моих первостепенных интересов.

— Вот поэтому ты и можешь послужить интересам мира.

— Тогда говори, — попросил я.

Некоторое время он смотрел на меня огненным вопрошающим взглядом, а затем спросил:

— Ты устал от войны, от трудов войны?

— Меня больше утомляет мое сочувствие к страждущим.

— И ты хотел бы, чтобы они перестали страдать?

— Временами мне кажется, — сказал я скорее сам себе, нежели ему, — что ради прекращения всех тех ужасов, что творятся там внизу, я с удовольствием отдал бы свою собственную жизнь.

— Свою жизнь? А что ты имеешь в виду, говоря о собственной жизни?

— Я имею в виду сознание своей свободы и свободу своего сознания.

— Неплохое определение для жизни подобных тебе существ, — отметил мой собеседник. — Так ты в самом деле готов пожертвовать своей жизнью ради мира?

— С радостью, если, конечно, это действительно сможет спасти мир.

— Такое возможно.

— Тогда не мог бы ты перейти сразу к делу? — потребовал я. — Я чувствую, что ты собираешься сказать мне что-то важное.

— Что же может быть важнее, — возразил он, — чем принесение в жертву во имя мира такой жизни, как твоя?

— Продолжай.

— Есть способ, — сказал он, — освободить людей там внизу от дальнейших страданий, пожертвовав тем, что ты называешь "сознанием свободы и свободой сознания".

— И вновь я говорю тебе — продолжай.

— В моих силах, — сказал он, подходя всё ближе ко мне, и впиваясь в меня своими горящими глазами, в моих силах так повлиять на умы людей в сражающихся армиях, в армиях по обе стороны фронта, что они откажутся продолжать войну друг с другом.

— И предадут каждый свою родину?

— И восстановят мир, — поправил он меня.

— А какая роль во всем этом будет отведена мне?

— Очень важная роль.

— Ты опять говоришь загадками.

— Что ж, я объясню, — ответил он. — Но чтобы ты понял меня, я должен сначала рассказать тебе о том, кто я такой. Я — один из тех, кто служит Добру тем, что противостоит ему, и придает ему тем самым ещё большую силу и активность.

— Так я и подумал. А теперь, можешь ты сказать мне прямо, для чего тебе понадобился я?

— Я хотел предложить тебе следующее. Если ты действительно хочешь, чтобы эта бойня прекратилась — а она длится уже достаточно долго, чтобы достичь той цели, которой служу и я — залить весь мир кровью, причинить ему такие разрушения, каких не исправить потом и за десять лет созидательного труда, пробудить всю ту ненависть и все те дурные страсти, что гнездятся в сердце человека — если ты хочешь, чтобы эта бойня прекратилась, то у меня есть средство, которое может её прекратить.

— Да, но при чем тут я?

— Я уже давно за тобой наблюдаю, — сказал он, — и вижу, с каким усердием ты следуешь принципам, данным тебе твоим Учителем.

— Тогда почему ты спросил меня при встрече, кто я такой?

— Только для того, чтобы как-то начать разговор.

— Так, так, — сказал я.

— Я наблюдал за тобой, — повторил он, — и понял, что с твоей силой и твоими познаниями ты мог бы принести огромную пользу, если бы переменил свои симпатии и примкнул к нам. Твое сознание свободы возросло бы еще больше.

— Но это сознание свободы было всего лишь моим определением жизни! Я полагал, что стараясь приспособить свое собственное суждение к ограниченности моего разума, ты скажешь мне, что потеряв свою жизнь, я обрету ее.

Едва заметная улыбка слегка исказила морщинистое лицо стоявшего передо мною существа.

— А ты был бы нескучным помощником, сказал он, — подумай еще раз, прежде чем отказаться от моего предложения.

— Ты предлагаешь мне сделку, — ответил я, — но так и не сказал мне прямо, в чем же она заключается. А я — старый юрист и потому привык соблюдать формальности.

Улыбка тут же слетела с лица моего собеседника, и он сказал мне:

— Если ты станешь одним из нас, я остановлю эту войну.

— А ты можешь?

— Могу.

— Как?

— Я тебе уже говорил.

— Но то лекарство, которое ты предлагаешь, — хуже самой болезни, даже если предположить, — в чем я лично сомневаюсь, — что пациент согласится его проглотить.

— Значит, ты не согласишься пожертвовать собой, даже если я докажу тебе, что смогу выполнить свою часть сделки?

— Не соглашусь.

— Значит, на самом-то деле судьба мира тебя мало заботит!

— Ты говоришь как настоящий немецкий пропагандист, — сказал я ему.

— Ты хочешь сказать, что они рассуждают так же логично, как я, — уточнил он.

— Я всегда удивлялся, — ответил я, — в какой это школе они так здорово освоили такую логику.

— Так ты отказываешься от моего предложения?

— Мне непонятно, почему ты вообще стал тратить на него свое время и силы.

— В любом случае об этом не стоит жалеть, само общение с тобой — это уже настоящее удовольствие.

— Я уже слышал раньше, что дьявол великий льстец.

— Дьявол просто очень вежлив.

Мы стояли, глядя друг на друга оценивающим взглядом. Он действительно был интересным объектом для изучения.

Давай забудем на время о том, что у нас разные идеалы и разные цели, сказал ему я, — и поговорим просто как два разума...

— Равные по своей силе, — вставил он.

— Как два разума, — повторил я. — Скажи мне, почему, стараясь привлечь меня на свою сторону, ты решил сыграть на моей любви к миру и на моей готовности пожертвовать собой ради него?

— А на чем еще я мог бы сыграть?

— Но ведь должно же у меня быть какое-то слабое место, какой-то тайный грех, используя который твой острый ум мог бы попытаться меня пленить.

О, я слишком умен для того, чтобы искушать тебя при помощи твоих скрытых слабостей, ибо ты полон решимости бороться с ними! Таким способом сбить тебя с пути невозможно. Только тех, кто недавно встал на этот путь можно без труда свалить, играя на их недостатках. Но с душами более великими мы боремся, используя их же добродетели.

— Продолжай, — попросил я, — мне это и в самом деле интересно.

— На земле говорят, — продолжил он, что ободрать кошку можно разными способами. Так же и нейтрализовывать работников, что служат Учителю, за которым следуешь и ты сам, тоже можно по-разному. Когда мы не можем сбить работника с пути при помощи его дурных страстей: его ненависти, злобы, жадности, похоти, зависти или страха, нам иногда удается ослабить его при помощи его благородных страстей: его любви, его преданности или готовности к самопожертвованию.

— Благодарю за откровенность, — сказал я. — А теперь мне остается лишь пожелать тебе спокойной ночи.

И я продолжил свой путь, говоря сам себе вполголоса:

— Воистину, змея — коварнее всех тварей полевых, и человеку нужна вся его мудрость, чтобы противостоять ей.

 

Письмо XLV. СВЕРХЧЕЛОВЕК

 

1 июня 1915

В одной из верхних сфер астрального мира — не в самой сфере чистого разума, но очень близко к ней — я встретил прошлой ночью человека, который прохаживался туда-сюда, опустив в раздумье голову.

— Что тебя тревожит, друг? — спросил я, приблизившись к нему.

Он прекратил свои беспокойные метания и посмотрел на меня.

— Кто ты? — спросил он равнодушно.

— Я — судья, — ответил я.

В его глазах показался интерес.

— Ты, должно быть, откликнулся на зов моей мысли, — сказал он, — потому что мне действительно нужен судья.

— Ты хочешь, чтобы я вынес о ком-то свое суждение? — спросил я, с трудом удерживаясь от улыбки после его странных слов.

— Да, я хочу, чтобы ты вынес свое суждение обо мне.

— И какое же преступление ты совершил?

— Я совершил — если, конечно, это — преступление, а об этом ты мне как раз и должен сказать — в общем, я виновен в том, что вел нацию к её собственной гибели.

— Изначально со злым умыслом? — поинтересовался я.

— Возможно и так, — ответил он, — но не в том смысле, в каком подразумеваешь это ты в своем вопросе. Я никогда не думал, что у них хватит духу поверить мне.

— Ты пробуждаешь мое любопытство, сказал я. — Кто это — "они"? — и в чем именно они не должны были тебе верить?

— Это немцы, — ответил он, — немцы, которых я презирал. И они поверили моей теории, что человек становится сверхчеловеком, если делает только то, что ему хочется.

— А отстающих забирает себе дьявол?

— Да, отстающих забирает дьявол.

Он вперил в меня свой угрюмый взгляд, а я ждал продолжения его слов.

— Что за народ эти немцы! — сказал он наконец. — Что бы они не делали, они берутся за дело слишком серьезно. Им нельзя доверять никаких великих истин.

— Похоже, что они действительно разобрали твое учение по косточкам, — согласился я.

— Я хотел сделать из них богов, — пожаловался он, — а вместо этого превратил их в дьяволов.

— Только Богу под силу творить богов, сказал я, — возможно, ты был слишком честолюбив.

— М-да! Возможно, я был слишком доверчив.

— Скрытность гораздо безопаснее, — подхватил я, — ты рассказал им слишком много.

— Или, может, слишком мало.

— Сколько это составило томов?

— Спроси об этом у библиотекарей. Только не иностранцев — те всё время составляют из них сборники, чтобы угодить читателям.

— А чем я могу тебе помочь? — спросил я.

— Рассуди меня.

— А почему ты сам себя и обвиняешь, и защищаешь?

— А кто еще может обвинять или защищать меня?

— Тогда начни с обвинения.

— Я совратил целый народ и привел его к катастрофе.

— Поясни подробнее.

— Я хотел излечить их от мягкотелости, следуя за мной с присущей им обстоятельностью, они могли бы стать полностью твердыми; ни сердца, ни внутренностей.

— Продолжай, — попросил я.

— Я проповедовал сверхчеловеческое. А они поступали как недо-люди.

— Пока что, — прервал его я, — ты обвиняешь только их, а не себя.

— Но как же я моту обвинять себя, не обвиняя их? — возразил он.

— Тогда и я попробую спуститься на ступеньку ниже и поговорить с тобой, как человек с человеком.

— Хорошо, что ты не сказал — как душа с душой.

— Ну, с меня достаточно и человека! Как я уже говорил, ты был слишком честолюбив.

— Да, слишком честолюбив для человека; я слишком устал от людей и слишком любил то, чем мог бы стать человек!

— Похоже, мы уже перешли к защите, сказал я.

— Из тебя еще не выветрился судейский дух, — проворчал он.

— Ты ведь сам просил меня быть твоим судьей.

— Да, это так.

— Мне жаль тебя, — сказал я.

Он улыбнулся снисходительно-грустной улыбкой.

— Похоже, у тебя есть и сердце и душа, — сделал вывод он.

— А ты слишком долго был один, — отозвался я, — ты растерял свое былое красноречие. Может, позволишь мне и обвинять, и защищать, и судить тебя? Ты сможешь прервать меня, когда захочешь.

— Хорошо, — согласился он.

— Ты был рожден под беспокойной звездой, — начал я. — Ты стремился следовать за героями; но они разочаровывали тебя тем, что были людьми. Тогда ты сделал своим героем себя, но это принесло тебе самое большое разочарование.

— Кажется, ты всё обо мне знаешь.

— В том и заключаются слава и позор твоего величия, что каждый знает о тебе всё.

— Я не согласен с этим! Всего обо мне вы не знаете.

— И чего же мы не знаем?

— Вы не знаете, как я любил человека!

— Но ты говорил о нем с презрением.

— Потому что он мог бы вырасти до сверхчеловека.

— О, да! Чтобы топить детей на "Лузитании", прорубать себе путь через Бельгию, растерять всех своих друзей и стать проклятьем для всей планеты!

Он поднял палец, останавливая меня.

— Ты говоришь сейчас не обо мне, а о немцах, — сказал он.

— Но они — единственные, кто довел твою философию до ее логического завершения.

— И поэтому ты смеешься надо мной?

— Я вовсе не смеюсь над тобой. Я только излагаю факты. Это ты посмеялся над ними и чуть было не привел их к гибели.

— Но я всего лишь проповедовал сверхчеловеческое.

— Настолько выше человека, что человек тебя просто не понял.

— Разве это моя вина?

— А чья же еще?

— Может быть — их?

— Ничего подобного. В тебе было слишком много ненависти. И ты научил их ненавидеть человека.

— Я учил их ненавидеть всё то, что ниже сверхчеловеческого.

— Но ведь и сам человек — ниже сверхчеловеческого. Значит, ты научил их ненавидеть самих себя.

— Но и каждый из них — тоже был ниже сверхчеловека!

— Зато теперь каждый попытался им стать. Ты научил их этому. Они вообразили себе, что уже стали сверхлюдьми, стали выше добра и зла. Ты учил химии малых детей, и они взорвали свою всемирную колыбель.

— Я только хотел, чтобы они знали.

— Но начинать следовало с азбуки.

— А что бы ты назвал азбукой сверхчеловеческого? — спросил он.

— "А" — это любовь, "Б" — смирение, "В" — истина.

— Но почему же тогда я не научил их ни любви, ни смирению, ни истине?

— Потому что ни любви, ни смирения, ни истины ты не знал.

— Я не знал любви?!

— Да, любви ты не знал.

— И я не знал смирения?!

— Твое высокомерие стало притчей во языцех.

— И я не знаю истины?!

— Тебе известна только половина истины, а половина истины — это еще не истина, так же как половина яблока — это еще не яблоко.

— Не хочешь ли ты сказать, что мое учение было ложным?

— И величайшей ложью в нем было то, что они могут превратиться в сверхлюдей, когда они еще не готовы к восприятию сверхчеловеческого.

— Но человек должен возвыситься!

— Человек должен возвыситься над самим собой, а не над другими. — ответил я. — Чувствуешь, в чем разница?

— Чему же мне следовало их учить?

— Тому, что сверхчеловеческое — это слуга человека, а не обидчик и не тиран.

— Но они бы не поняли.

— Не будь столь самоуверен. Ведь нашлись же немногие, которые поняли Сына Человеческого.

— А, ты о нем!

— Которого ты отверг.

— Но он учил людей быть рабами!

— Кто хочет быть большим между вами, да будет вам слугою; и кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом.

— Ну, если ты хочешь цитировать Писание ...

— Я цитирую Сверхчеловеческое.

— Значит, ты полагаешь ...

— Я полагаю, что ты отверг единственный хорошо известный пример своего собственного идеала.

— И ещё ты думаешь ...

— Да, я думаю, что ты сошел с ума, потому что слишком поздно понял, что твое учение ложно. Я думаю, что ты просто не нашел в себе достаточно мужества, чтобы опровергнуть свои собственные выводы и тем самым возвыситься над самим собой; возвыситься над собой и в самом деле стать Сверхчеловеком.

— Так ты думаешь, что я всё знал?

— Я знаю, что ты знал. Я знаю, что Он явился к тебе в видении, что ты сам понял, в чем была твоя ошибка, и что ты так и не смог принять свое новое понимание, потому что оно пришло к тебе слишком поздно.

— Ты знаешь слишком много, — сказал он.

— Ты просил меня быть твоим судьей, напомнил я ему.

— Но не палачом.

— Ты сам стал себе палачом и палачом своего народа.

— Моего народа! — презрительно процедил он.

— Я же говорил, что ты не знал любви! — напомнил я ему.

— И что ты мне теперь прикажешь делать?

— Возвращайся на землю и учи людей тому, как человек может превзойти самого себя. Возвращайся на Землю и учи людей следовать за Сыном плотника, отвергнуть которого ты их призывал. Вернись в Германию и опровергни самого себя.

— Как же я смогу вернуться?

— В другом теле, конечно же, в чистом и здоровом теле, чистоту которого тебе придется поддерживать.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты сам прекрасно знаешь, что! Я ведь говорил тебе, что ты не знал Любви. Ты знал только привередливость, чванство и стремление произвести сенсацию.

— Ты задал мне трудную задачу, — сказал он.

— Вечность — штука долгая, — ответил я. И к тому же новой Германии потребуется твоё новое учение.

— Должен ли я благодарить тебя? — спросил он.

— Не обязательно. Это я благодарю тебя за то, что ты не опротестовал мой приговор.

— Доброй ночи, — сказал он.

— Доброй ночи, — повторил я. И душа Фридриха Ницше удалилась. Может быть, к вратам перерождения?

 

Письмо XLVI. ЗМИЙ-ИСКУСИТЕЛЬ

 

2 июня 1915

После нашего вчерашнего разговора, когда я рассказал вам об измученной душе, попросившей меня вынести свое суждение относительно учения, совратившего целую нацию, я вернулся во Францию к полям сражений (уж меня-то немцы не смогут пустить ко дну своими торпедами).

Двигаясь не спеша вдоль немецких позиций, я увидел высокую величественную форму, с головой укутанную в черное, — ту самую, что я описывал в одном из предыдущих писем.

На сей раз я поприветствовал его, не дожидаясь, когда он сделает это сам.

— Ну, как идут твои дела? — спросил я.

Он отбросил свое покрывало, и я увидел перед собой мрачное и величественное лицо, на котором глубоко запечатлелись раздумья и порок.

— Идут, как всегда, — ответил он. — А чем был занят ты?

— Этим вечером — писал для мира людей, — ответил я.

Он рассмеялся.

— Ты писал им о мире?

— На этот раз — нет. Я писал о своем разговоре с одной великой и беспокойной душой.

— Да, я знаю.

— Откуда ты знаешь? Ты подслушивал?

— У меня есть свой "телефон дальнего действия".

— Замечательная вещь — телефон, — заметил я. — Это ты инспирировал его изобретение?

— Я? О, нет! Я противодействовал его изобретению.

— Но почему?

— Это плохо, когда человек слишком много знает.

— Но когда человек, несмотря на все твои старания помешать ему, все-таки изобретает что-нибудь, ты ведь пытаешься обернуть эти изобретения против него самого, не так ли?

— Разумеется.

— Ты — очень интересный собеседник, сказал я. — А заинтересовал ли тебя мой разговор с душою Фридриха Ницше?

— Гораздо больше, чем ты можешь предполагать до тех пор, пока не узнаешь, почему он мне был так интересен.

— А ты объяснишь мне, почему?

— У меня нет причины держать это в секрете. Я откровенен с теми, кто способен видеть меня насквозь.

— А почему бы тебе не научить этому немцев?

— Это испортит мне всю игру. Я хочу уничтожить их после того, как они мне послужат, но если они все поймут, то станут настолько правдивыми, что своею искренностью обезоружат весь настроенный против них мир.

— Но и в своей жестокости они сейчас достаточно искренни, — сказал я.

— О, да! Но это совсем другое дело. А вот если бы они стали искренними в своем раскаянии, мир бы их простил.

— Ну, а что ты скажешь о Ницше? — спросил я.

— Только то, что вдохновлял его я.

— Ты неплохо потрудился.

— Я всегда очень серьезно отношусь ко всему, что делаю.

— Расскажи мне об этом подробнее, попросил я.

— Какого работника я мог бы приобрести, воскликнул он, — не реши ты примкнуть к силам добра!

— Но я и здесь оказался неплохим работником, — возразил я, — мне даже удалось расстроить кое-какие твои замыслы.

Он рассмеялся резким, отрывистым смехом.

— Не думай, что меня это очень беспокоит, — сказал он. — У меня еще много других возможностей. И если ты даже закроешь передо мною дверь, я всегда смогу пробраться через окно.

— А как тебе удалось приблизиться к Ницше?

— По-разному: то так, то иначе. Он закрывал дверь только перед человеком, а я, как видишь, всегда еще и Сверхчеловек.

— Да, я заметил это еще во время нашей первой встречи. Тот, кто выходит за рамки человеческого, должен сделать выбор между добром и злом.

— Нет смысла обманывать тебя, и я больше не буду пытаться это делать, — сказал он. Да, это я побудил Ницше к проповеди немцам идеи сверхчеловека. Потому что, вообразив себя сильными, они могли избрать только путь зла.

— И что тебе это дало?

Вместо ответа он задал мне встречный вопрос:

— Ты играл когда-нибудь в шахматы?

— Часто и во многих жизнях, — ответил я.

— И тебе нравилась эта игра?

— Очень.

— Ты играл на деньги?

— Нет.

— Что же в таком случае вызывало твой интерес?

— Что? Да сама игра.

— Вот именно, — сказал он. — И я отношусь к своей работе, как к игре. Когда я играю, я, конечно же, стараюсь выиграть. Но если и проигрываю, я все равно получаю удовольствие от самой игры.

— И ты играл с душой великого человека?

— Как кошка играет с мышкой. Я обнаружил в нем искренний дух, но одно уязвимое место в его голове и такое же — в сердце. С ним я справился без особого труда.

— Но как тебе удалось этого добиться?

— Обычным способом.

— То есть?

— Лестью.

— И он не почувствовал подвоха?

— Пришлось обрядить ворону в павлиньи перья. Ведь он — эстет.

— Значит, ты всегда расхваливаешь свой товар, когда пытаешься всучить кому-нибудь кота в мешке?

— Не всегда в этом есть необходимость. Только когда имеешь дело с такими, как ты.

— Да, — сказал я, — ко мне ты пытался подъехать с речами о мире. Но у меня слишком хорошее чутье.

— Да, те, Другие, тебя многому научили.

— А Ницше когда-нибудь видел тебя так же, как я сейчас?

— Он видел мое гордое лицо и трепетал, ощущая мою силу. Он проникался завистью и стремился стать таким же, как я. Знаешь, это очень забавно, когда эти смертные в своей гордыне искренне стремятся подражать мне!

— И ты учил его быть сверхчеловеком?

— Да, и я учил его презирать Того, кто на самом деле был Сверхчеловеком.

— Ты хочешь сказать, что сам ты в действительности не Сверхчеловек?

— Мой ум — выше человеческого уровня; но всё остальное — ближе к земному.

— Но ты всегда держишься с таким достоинством.

— О, у земли и у всего, что связано с землей тоже есть свое достоинство!

— Неужели этот немецкий философ так и не узнал, кто ты такой на самом деле?

— Узнал, но только в самом конце, когда было уже слишком поздно, чтобы суметь всё проделанное повернуть вспять.

— Значит, — воскликнул я, — в конце он все-таки увидел две формы сверхчеловеческого: тебя и Христа!

— Да, увидел. И то, что он увидел, свело его с ума.

— И тебя не мучает совесть из-за того, что ты делаешь?

— Совесть? А что это такое?

— Видишь ли, угрызения совести — это эмоция, которая возникает у людей, когда они чувствуют, что сотворили зло.

— Эмоция, которая возникает у людей, повторил он. — Но я ощущаю только те человеческие эмоции, которые доставляют мне чувственное наслаждение.

— Например...

— Ты и в самом деле чересчур любопытен и чересчур назойлив!

— Признаю, я — назойлив и любопытен, сказал я. Но мне это интересно: ты берешься за дело, длиною в целую жизнь — жизнь человека — только для того, чтобы превратить его в орудие достижения всего этого, — и я жестом показал на проходившую под нами линию фронта.

— Глаза его заблестели, и он ответил:

— Что такое жизнь человека по сравнению с величием всего этого? Можно трудиться тысячу лет и так и не добиться ничего, сравнимого с этим!

— Значит, тебе это нравится, вся эта бойня?

— Что за глупый вопрос! Это вознаграждает меня за все мои труды, это прославляет меня, возвышает меня. Вся эта кровавая резня дело моих рук и рук мне подобных.

— Неужели ты уже заранее планировал все это, когда подбивал одного человека совратить своими сочинениями нацию?

— Да. И для этого он был идеальным орудием. Никто другой не подходил лучше него для достижения нашей цели — амбициозный, неудовлетворенный, аристократичный, самонадеянный, никого не любящий — в самом широком смысле этого слова, способный на безрассудную страсть, и следовательно — на разочарование, и наконец, что тоже немаловажно, готовый воспринимать видения.

— В которых являлся ему ты?

— Да. Поначалу он видел меня во сне, восхищался мною и стремился мне подражать.

— А затем ты начал рассказывать ему о Сверхчеловеке?

— Да, используя при этом довольно старые аргументы: что женщин вообще не стоит принимать в расчет; что женская любовь мешает мужчине; что женщина порабощает мужчину, если он не поработит её сам; что Природа это дьявол, а не Великая Матерь, и потому её следует покорять всеми возможными способами; что человек возвышается до Сверхчеловеческого, когда отвергает всё, что может оказывать на него влияние, в том числе и Природу, и признаёт лишь то, что дает ему свободу, например: своё превосходство над другими существами, его власть над ними, его власть над своими собственными мыслями, власть над добром и злом, над истиной и ложью.

— Твоё учение — само по себе великолепное сочетание истины и лжи, — сказал я.

— Разумеется, — ответил он, — но чего ты хочешь? Одной только истиной этого никогда не удалось бы добиться.

И он указал своей длинной рукой на простиравшееся под нами поле битвы.

— А чему еще ты учил своего избранного ученика? — спросил я.

— Всему, чему он потом сам учил мир. Когда он удалил из своего сердца женский лик, я открыл счет, а он решил, что немного приблизился к Сверхчеловеку. Когда он начал раздуваться от гордости и чувства собственного превосходства, я записал в свой актив еще одно очко, а он подумал, что уже совсем близко подошел к Сверхчеловеку. Когда он читал Евангелие и смеялся про себя над смирением Сына Человеческого, я приписывал себе сразу два очка — одно против него, и еще одно против твоего Христа.

— Спасибо, — сказал я, — за то, что ты причислил меня к последователям распятого Христа. Тут ты не ошибся.

Не обращая внимания на это мое последнее замечание, он продолжал:

— Я поддерживал его стремление создать новый идеал вождя, нового Христа, Антихриста, сурового Немецкого Христа, который должен был покорить людей не любовью и состраданием, а твердостью и жестокостью. О, эту работу я проделал великолепно! Многие немцы установили этот мой идеал на место Сына Марии. Многие немцы поставили меня на место своего Солнечного Бога и назвали меня Сверхчеловеком, хотя у него и не хватило смелости прямо назвать меня Антихристом. Напротив, он приписал мои качества Христу и назвал нас обоих одним именем и, прикрываясь этим именем, хотел уничтожить всякую жалость и сострадание в себе самом и во всех других, хотел уничтожить любовь, потому что она мешала ему стать таким, как я. Это я научил его поклоняться кресту как символу жестокости, не самопожертвования во имя любви к человеку, а жертвы во имя себя.

Он замолчал, глядя на звезды, безмятежно сиявшие над нами.

— Мне кажется, — сказал я, — что ты и сам сознаешь превосходство Христа над Антихристом.

И вновь он не обратил внимания на моё замечание, но продолжил развивать свою собственную мысль.

— Какое интеллектуальное наслаждение мне доставляло это превращение христианской нации в эгоистичных чудовищ, жестоких ко всему, что им самым не принадлежит! Любого иноплеменника они должны были ненавидеть, презирать, использовать, высмеивать и оскорблять всеми возможными способами. Я учил их, что только таким образом они могут превратиться в сверхлюдей, преодолеть свою человеческую природу.

— Но для чего ты рассказываешь всё это мне? — спросил я. — Почему ты выкладываешь передо мной все свои карты, если знаешь, что мои — всё равно лучше?

Когда он повернулся ко мне, его глаза, казалось, были готовы испепелить меня.

— Потому что я завидую тебе, — сказал он.

— Что это — ещё один завуалированный выпад против меня и тех принципов, которых я придерживаюсь?

Мой мрачный собеседник вновь рассмеялся своим отрывистым, невеселым смехом.

— По правде говоря, нет, — сказал он. — Ты уже давно не интересуешь меня как противник.

— То есть...

— То есть — мне уже надоело играть в эту игру, по крайней мере сейчас. Да и души, которые мне удалось обмануть, уже устали от меня и от моего учения. Они уже видят перед собой новый свет — некоторые из них.

— Возможно, — сказал я, — они увидели свет Христа, истинного Сверхчеловека.

— Возможно, — согласился он.

— А ты сам видел когда-нибудь этот свет?

— Фу! — сказал он. — Неужели ты настолько самонадеян, что пытаешься обратить самого дьявола?

— Ну что ты, нет!

Вдруг он снова повернулся ко мне:

— Хочешь, чтобы я стал твоим учеником?

— Опять-таки, нет, — ответил я. — С этой просьбой тебе лучше всего обратиться к какой-нибудь доброй женщине. Ее тебе легче будет обмануть.

— Похоже, что тебе известны все мои трюки.

— Мой Учитель многое рассказал мне о таких как ты, и о ваших методах.

— Тогда мне остается только пожелать тебе приятного вечера, сказал он и растворился во тьме.

Мир, ради которого я пишу всё это, тебе я стараюсь сообщать то, что может вооружить тебя знаниями. Когда Сатана просит вас обратить его, берегитесь, чтобы он не обратил вас. Когда Сатана показывает вам Сверхчеловека, даже самого Христа, сперва убедитесь, что этот его Христос — не Антихрист; убедитесь в том, что Он полон сострадания, что Его сердце скорбит о горестях и несовершенствах мира, что Его терновый венец действительно свидетельствует о Его самопожертвовании ради человека, а не просто служит Ему украшением. Ибо Он сказал:

"По тому узнают все, что вы мои ученики, если будете иметь любовь между собою".

И еще:

"Берегитесь, чтобы кто-нибудь не прельстил вас. Ибо многие придут во имя мое, говоря: "Я — Христос", и многих прельстят, ... — ибо восстанут Лжехристы и лжепророки и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных".

Комментарии  на портале «Адамант»

 

М.Мартолина 12-05-2020 08:42:01

Нравственность -- это разум сердца.

***

Великая любовь выше страдания...

***

Красота -- это обещание счастья.

***

Поистине, всегда влечёт нас ввысь -- в царство облаков...

***

Только для Созидания должны вы учиться!

Ницше

***

Много радости доставил мне этот мыслитель-поэт!

Читала я его и раньше, но сейчас передо мною раскрылась глубина мысли этого, так несправедливо оклеветанного Мыслителя!..

Его словами мы можем сказать: "...Но больше всех ненавидят того, кто летает".

Е.И. Рерих

 

Самое время сейчас, в разгар Армагеддона, заняться изучением "Писем Живого усопшего о войне"?

Неразумно... Кстати, письма Баркер -- излюбленная тема современных учителей Хатха-Йоги в России...

Думается, что только для изучения и приложения к жизни Живой Этики времени, да и жизни всей не хватит. И для работы над самоусовершенствованием.

Ведь в данном Учении есть ответы на все вопросы.

И прежде всего, утверждает Е.И. Рерих -- в книге "Листы Сада Мории", часть 1...

 

Не согласна с ярлыком Константина Савитрина "невидимый одержатель Ницше".

Ф. Ницше получил на войне контузию мозга. Всю последующую жизнь мучился страшными головными болями. Оттого и не хватает порой ясности, чистоты и истинности его философских воззрений...

И всё же, много полезного можно почерпнуть для себя в философском трактате Ницше "Так говорил Заратустра"...

 

Бойкова Т.  12-05-2020 09:30:01

Майя не могу с Вами согласится в данном вопросе. В наше время, когда все ускоряется, когда идут сильнейшие энергие и физический мир сближается с Тонким, и в первую очередь с низшими астральными слоями, считаю немаловажным поработать над хорошей книжечкой, как называла их Елена Ивановна и представить необходимый материал, как предостережение. Считаю, что живущим в больших мегаполисах сейчас в этом плане иногда много сложнее, чем в малых городках и поселках.

Константина можно только поблагодарить, что он подобрал на сегодняшний сложный для всех момент нужный материал. Сейчас перечитывать такие книги необходимо.

Не буду здесь много писать о самом Ницше, но посоветую Вам, Майя, прочесть на нашем портале статью Л.В. Шапошниковой "XX ВЕК. У ПОРОГА НОВОГО МИРА. ШАПОШНИКОВА. Л.В.",- и Вы все поймете. Просто наберите название в нашем поисковике (без кавычек) и выйдете на статью.

 

К.Савитрин  12-05-2020 13:39:01

Цель данной публикации вовсе не в обвинении Ницше или кого-либо иного. Хотелось, чтобы мы все, каждый из нас осознали, что мы - сознательные или бессознательные орудия в руках невидимых Светлых или темных сил. И за каждым воплощенным (человеком), который имеет влияние на многие сознания, стоят их невидимые (развоплощенные) вдохновители или одержатели.

Ницше в силу своих персональных заблуждений стал проводником в мир земной определенных идей, которые получили свое "логическое завершение" в идеологии даже не Германского лидера 1-й Мировой войны, но - в идеологии Гитлеровской Германии. Уроки 1-й Мировой не были усвоены, как того требовало Время. Вместо Единства наций, народов, государств, вместо Братства вновь проявилось противостояние... И после 2-й Мировой мы вновь не усвоили Уроков Братства... И вот последние десятилетия отмечены различными военно-политическими конфликтами, эпидемиями всевозможных птичьих, свиных, коровьих, иных гриппов, коронавирусной инфекции и т.п...

И вновь пытаемся искать врагов внешних: кто-то ищет в Китае, кто-то - в России, кто-то - в США. Но требуется не искать врагов или виноватых, а осознать Влияния из Невидимого Мира, принять ответственность за качество тех Влияний, которые мы (персонально или коллективно) привлекаем через то, что Парацельс называл симпатическими связями.

Повторяю, цель публикации - понимание и осознание ответственности.

Разумеется, Ницше - лишь один из проводников. В письме "Страж Порога" говорится об одержателе германского императора. В двух других - о черном гении Ницше.

Мне нравится христианская аллегория о стоящих за плечами земного человека ангеле и демоне, один из которых побуждает к Свету, Любви, Добру, а другой - к тьме, ненависти, разврату, злу. В каждом из нас обе эти армии, или, говоря языком Бхагавадгиты, в каждом из нас происходит противостояние двух армий - пандавов во главе с Арджуной и Кришной с одной стороны и кауравов с Дурьодханой и Карной с другой. Мы должны сделать сознательный выбор, на чьей стороне сражаться, каким силам отдать наш микрокосм во власть. И далее - вступить в битву и сражаться, чтобы победить.

В "Письмах живого усопшего" говорится так же, что Германия взяла на себя ужасную карму, но, что если она обратится от сосредоточения на себе и своем к идеалам Братства, то может вступить на путь искупления и освобождения. Письма никого не обвиняют, но только объясняют невидимую сторону видимых явлений и указывают лучшее направление для Исцеления болезней земного человечества.

 

К.Савитрин  12-05-2020 13:52:01

Отзыв Е.И.Рерих о "Заратустре" Ф.Ницше мне известен и понятен. И сам очень люблю фрагмент, приведенный Е.И. в письме:

"Всем устрашающимся напомните параграф в первой книге «Листы Сада М.» на странице 79: «Сумейте понести Свет! Сумейте явить простор Красоты! Чурам нет хода, с рухлядью нет строения, с чижиком не сравнить по свисту, с тухлыми хлебами не отведать, с курным дымом не продохнуть родины будущую чудную повесть»... На все лады в книгах Учения слышатся пламенные призывы к новому сознанию, к новому строительству, ибо в Новый Мир можно войти лишь перерожденным духом, новым пониманием и новыми путями. Именно сейчас происходит великий отбор. «Я творю новое Небо и Новую землю, и прежние уже не будут вспоминаемы и не придут на сердце».

Каждый строитель должен знать материал, которым он может располагать. Все гнилое, все нетвердое должно отпасть. Не толпы нужны, но отдельные избранные. Толпы никогда ничего не создавали. Удел толп – разрушать.

Как говорит великий мыслитель Ницше устами Заратустры: «Итак, глаза мои открылись; мне нужны последователи и притом живые, а не мертвые, трупы которых я ношу с собою, куда хочу... Глаза мои открылись; не народу должен говорить Заратустра, а последователям. Заратустра не должен быть пастухом и собакою стада!.. Последователей ищет созидающий, а не трупов, а также не стад и не правоверных... Созидающих так же, как он, ищет созидающий, именно тех, что пишут новые ценности на новых скрижалях... К созидающим и собирающим жатву и празднующим хочу присоединиться; радугу хочу показать им и все ступени, ведущие к сверхчеловеку!..»

Я так люблю эту книгу! Конечно, многие, прочтя ее, возмутились, но таким сознаниям, истинно, трудно будет войти в Новый Мир. Время сейчас слишком грозное, чтобы сентиментальничать, нужно собрать все стремящееся, все сильное в постоянстве и мужестве своем. Нужны истинные воины духа, не боящиеся поднять меч свой за Свет и общее благо. Так все Святые или Бодхисатвы Тибета всегда изображаются с мечом, символом бесстрашия и мужества духа. Так, если кто опасается, тому лучше отойти, ибо, истинно, не выдержит он огня Нового Мира. Учение не для слабых и устрашающихся. Грядет возрождение духа, и новое понимание Бытия, осиянного всей радугой Красоты Беспредельной.

Да, взрывы и сдвиги сознания нужны, иначе наступает смерть и разложение – таков космический закон...

Указано, что будут явлены истинные лики, ибо очищение пространства должно происходить. Но никакие выявления истинных ликов не должны устрашать Вас. Давно сказано, что Иван стотысячный спасет родину! Драма в том, что большинство не может, вернее, боится и не хочет представить себе, что сознание народа изменилось, что уже выросло целое новое поколение, совершенно оторванное от старого! Если при медленном темпе прошлого столетия мы так разнились в мышлении от наших отцов, то насколько же психология поколения, выросшего в революционных условиях, должна разниться от старой психологии! Воистину, недостаток воображения есть великий порок и предел всем возможностям! Потому спокойно встречайте нападки. «Волков бояться, в лес не ходить!» «Лишь смелым Бог владеет». Опыт жизни подтверждает эту мудрую пословицу. Культурное строительство Нового Мира нуждается в смелых и твердых сознаниях, преданных сослужению общему благу и готовых всегда встать на защиту Великой Иерархии Света."

Но из этого вовсе не следует, что Ницше не мог ошибаться после "Заратустры" и по другим вопросам. Он мог подавать надежды, но не обладая развитой способностью распознавания, а так же не проработав ряд своих персональных качеств, уклониться от Пути Света и пойти во след за тем, кто назван в "Письмах живого усопшего" его змеем-искусителем.

Мы же должны учиться распознаванию, так как без него многие, желая служить Свету, уклонились во тьму. Распознавание есть первое требование к ученикам всех оккультных школ. Иначе можно легко увлечься астральными цветами, под каждым из которых по утверждению Блаватской притаилась ядовитая змея. Вот и Безант уклонилась под влиянием Ч.Ледбитера, который был лишь видимым прикрытием, за которым её персональный змей-искуситель, приблизился, чтобы совлечь с Пути... Это - не обвинение, а лишь попытка распознавания. И признание той опасности, которой подвергается каждый из нас, устремляясь по Пути...

 

Соколов  13-05-2020 14:17:01

У Людмилы Васильевны хорошо разобрана эта столь важная тема - свехчеловек и богочеловек:

"В тот же год и почти в тот же месяц ушел в небытие западный антипод Владимира Соловьева Фридрих Ницше, воспевший в своем «Заратустре» силу, избранность и высокомерие нового сверхчеловека. И если богочеловек Соловьева был прочно связан с Высшим Инобытием и был ведом им во всех областях своей творческой жизни, то сверхчеловек Ницше отрицал Бога и ошибочно полагал, что Бог – это он сам – сверхчеловек, сильный и гордый, разрушающий и творящий, возвышающийся над толпой и презирающий эту толпу. Тогда, в не столь отдаленном от нас XIX веке, два человека, никогда не встречавшиеся друг с другом вели между собой спор по важнейшей проблеме эволюции человечества – с Богом или без Него. Богочеловек Соловьева был с Ним, сверхчеловек Ницше – без Него. Запад и Восток сошлись в том философском споре, важнее которого, пожалуй, не было ничего в то время. Материалистическое мировоззрение Запада, его социологическое мироощущение, его научно-техногенная цивилизация породили сверхчеловека Ницше. Россия, находившаяся на средостении Запада и Востока, создала богочеловека, который нес в себе дыхание Высшего Инобытия и космическое мироощущение. Тогда решить этот спор было крайне трудно. В самой России среди творческой интеллигенции было немало сторонников Ницше. Но Соловьев твердо стоял на Дозоре и ни разу не прельстился песней Заратустры".

 

О.Григорова 16-05-2020 15:28:01

Мне думается, что "письма" Эльзы Баркер во многом символичны, и воспринимать их дословно не совсем верно. Тогда давайте воспринимать так же и "Божественную комедию" Данте и тем более "Розу мира" Даниила Андреева. Тем более, что последняя написана много позже. В ней многие исторические личности описаны очень своеобразно, что вроде бы расходится с Учением.

Если мы будем обвинять Ницше в том, что германский нацизм взял его работы за основу, то давайте вспомним на чьё Учение, например, ссылалась инквизиция в средние века. Всё можно извратить, подтасовать под собственные интересы. Ведь главный страж порога -это не сущности тонкого мира, а наш собственный астрал. Поэтому борьбе с ним посвящено так много строк, особенно в "Гранях Агни Йоги".

Всё проходит через наше сознание, а двух одинаковых сознаний нет. И не важно, что входит, а важно, что исходит из твоего сознания. Разве мы мало знаем людей, которые считают себя последователями Учения "Агни Йога", но в свете последних событий проявили себя не с самой хорошей стороны?

Тонкий мир очень сложен, там много иллюзий, и там ещё ярче выявляется состояние твоего сознания. Мне думается, что не надо особенно советовать кому-то, что читать, как воспринимать. Человек сам должен учиться, размышлять, ошибаться, уметь выделять из различных книг то, что ему близко по духу, по сердцу.

К сожалению, мне приходится сталкиваться с последователями Учения "Агни Йога", которые с удивительной лёгкостью и уверенностью относят людей к медиумам, психистам. Поэтому я считаю, ещё и как врач невролог, психотерапевт, что в данное сейчас сложное для психики людей время не надо рекомендовать людям много читать о тёмных силах. "Когда так темно, подумаем о Свете!"

 

К.Савитрин  20-05-2020 17:50:01

Не стоит ставить в один ряд столь различные произведения.

"Божественная Комедия" Данте изначально чаще всего воспринималась как СИМВОЛИЧЕСКОЕ ОПИСАНИЕ РЕАЛИЙ МИРА НЕЗРИМОГО.

"Розу Мира" Даниила Андреева по утверждению его жены, сделанному на конференции, посвященной его жизни и творчеству, правильнее воспринимать как мистический роман или аллегорическое представление о жизни за гранью физического мира.

Но "Письма живого усопшего" с первой публикации утверждались как сообщения живого усопшего о ФАКТАХ И ЖИЗНИ НЕВИДИМОГО МИРА.

Что же до нежелательности подобных публикаций, то остается возразить вопросами: а как иначе защитить искренних, но самонадеянных, тщеславных, честолюбивых от того, чтобы они невольно повторили быть может в меньшем масштабе участь Ницше? Сказано, что "Учение Наше - не орешки в сахаре".

И хочется повторить вышеприведенную цитату из письма Е.И.Рерих: 

"Время сейчас слишком грозное, чтобы сентиментальничать, нужно собрать все стремящееся, все сильное в постоянстве и мужестве своем. Нужны истинные воины духа, не боящиеся поднять меч свой за Свет и общее благо. Так все Святые или Бодхисатвы Тибета всегда изображаются с мечом, символом бесстрашия и мужества духа. Так, если кто опасается, тому лучше отойти, ибо, истинно, не выдержит он огня Нового Мира. Учение не для слабых и устрашающихся. Грядет возрождение духа, и новое понимание Бытия, осиянного всей радугой Красоты Беспредельной." 

Наша задача - каждого из нас - поднять меч и сражаться вместо того, чтобы спокойно беседовать об Учении за чашкой чая. Я не призываю сражаться с внешними врагами. Но, напротив, согласен, что самые большие враги - в нас самих. И в сознании каждого из нас пролегает наш персональный участок фронтовой полосы, за который мы несем ответственность.